Догадки

Утром, перебирая платья в шкафу, Аглая с удив-
лением поняла, что ее гардероб требует обновления.
Выдвинула ящик с нижним бельем. Переворошила
нежно пахнущий ворох... Что-то ее насторожило.
Она заглянула еще в один ящик, в другой и поняла,
что жилец Алик, убравшись к едрене фене, вместе
со своим скарбом прихватил ее трусики. Те самые,
в которых она была, когда нечаянно решила, что ей
для тонуса нужен мужчина. Никакого тонуса не слу-
чилось, а теперь вот – и трусов нет. Между прочим, с
бельгийскими кружевами.
– Фетишист несчастный! – сказала Аглая, задви-
гая ящики коленкой.
Сомнамбулически бродя по пустой квартире
и умиротворяя себя изо всех сил, она вдруг почув-
ствовала, как льющийся из окон свет распрямляет
ей плечи и осторожно лепит невидимые крылья.
Неожиданно для себя она запела.
Свивая в горле грустную незнакомую мелодию,
звуки странно и уверенно текли, наполняя про-
странство комнаты высокими нотами блаженства.
Она пела, обхватив себя руками и закрыв глаза – на-
гая.
И очень хрупкая, как ей показалось… Она пела и
ощущала, что это не она поет. Вернее, она, но другая,
совсем не здешняя, явно моложе себя... Эта женщина
была напитана… до самого края, до самого донышка
души… любовью… до самых пяточек – лаской.
Чувство, что ее – теперь уже именно ее! или все
же ту – другую? – держат чьи-то сильные руки и
гладят... освобождая от неволи... унося на волнах
мутнеющего сознания память о долге... опутывая

ожерельями сладкого греха... укутывая пурпурными
шелками страсти... это чувство было столь сильным,
что Аглая заставила себя на миг открыть глаза…
Огляделась недоуменно. Убедившись, что рядом
– естественно! – никого нет, вздохнула и… отдалась
пленявшей ее силе.
...В зените неудержимого падения в беспредель-
ность восторга она услышала сотрясаемый набатами
счастья долгий стон. Свой? Или этой инородки с ди-
ким табуном вьющихся волос, скачущим по сколь-
зким от пота плечам?
...Сквозь абсолютное бездыханье тишины поли-
лись жужжащие звуки полдневного солнца и дале-
кое блеянье овец...
Она почувствовала, как дрожащие сильные руки
отпустили ее… пробежали по спутанным волосам…
подняли их… тронули шею... Она ощутила прикос-
новение к влажной коже какого-то тяжелого пред-
мета, и еще раз – последний – жар губ, испивших ее
до конца.
Она… она ли?.. проскользнула ладошкой – чуть
более жесткой и узкой, чем ее собственная – к неве-
домому дару, все еще не открывая глаз... Она глади-
ла металлический предмет, пытаясь на ощупь уга-
дать, что это…
Она вздрогнула от невероятной силы, вложен-
ной в талисман – силы любви.
– Это мне? – спросила она пересохшими губами.
– Тебе, – ответил печально и тихо голос. – Я
сделал это тебе... Вы уйдете... Вам надо уходить...
Я хотел, чтобы ты была защищена... Постарайся
не снимать этот оберег никогда... Скажи Лоту...
Придумай... любимая... что ты скажешь Лоту...
Но не снимай талисман… никогда.

78 жены Лота Догадки 79
Аглая открыла глаза и, пошатываясь, добрела
до кресла. Села, уткнув голову в колени… Нащупала
сделанный ей Юрием Гольдштейном талисман, про-
вела по нему пальцами, зажала сильно в кулаке...
Вздрогнула всем телом.
Это был тот же самый талисман!
Вернее, нет, не тот же самый. Это был ее талис-
ман. И наяву, и в этом эротическом полусне, кото-
рый она видела про какую-то другую женщину…
Надевшую ее загорелую кожу… разбудившую ее же-
лания… и… предающуюся греху под палящим солн-
цем... Конечно, греху! У нее – муж...
«Интересно, как правильно сказать, – подумала
очень серьезно Аглая, – предающуюся греху или ее,
Аглаю, предавшую греху? Этому соитию в безумстве
жары? …Как тот... ремесленник... или пастух, Бог его
знает! – этот страстный любовник-ювелир назвал
мужа? Лот?»
– Спятила! – накрутив больно волосы на кулак,
обратилась к себе во втором лице Аглая. – Ты со-
всем спятила! Какой грех? Чей муж? Любовник ка-
кой-то! У тебя нет любовника. И сто лет не было!
Сублимация! Или как это правильно называется?!
Вчера, там, в кейсарийском театре... Ты начала...
обольщать постороннего мужчину... А как это еще
называется? Ты шептала ему в уши неприлично-
страстные слова про член ливанский... Тьфу! Кедр!
Ты, записав его в Соломоны, обещала быть покор-
ной, как рабыня. Рехнуться можно! А потом объяви-
ла, что он твой возлюбленный, а вовсе не римский
легионер. И пела ему сладкие песни заунывные про
Ханаан, и сыпучие пески, и... Понятно, почему он
встать не мог!

Аглая не двигалась. Обличая себя, она все же по-
нимала, что с ней происходит что-то необычное. Что
все эти ощущения, видения... Это не плод фантазии
одинокой женщины – она была готова поклясться.
Это иная реальность, дверь в которую приоткрылась.
Или кто-то приоткрыл ее... Мысли потекли вспять,
в обратном порядке отсчитывая дни. …Из разбро-
санных по осколкам видений, из безумных, невесть
откуда взявшихся картин… из этого... Содома с
Гоморрой... Иерусалимского… из черных скал… ле-
тящих с неба камней… из грохота и воя… из блеянья
овец... из этой страстно–блаженной минуты, вознес-
шей ее – нет! Ту, другую, любящую женщинув объ-
ятья единого бога Счастья... из всей этой галиматьи
последних дней начало что-то складываться. Не по-
хожее ни на что и очень похожее на...
– Спишь? – не здороваясь, спросила она
Юрчика.
– Нет.
– Врешь?
– Вру, конечно.
– Скажи, ты хорошо помнишь историю Лота?
– Аглаюшка, может, ты лучше вечерком позво-
нишь, дешевле будет.
– Нет.
– «И праведник шел за посланником Бога, огром-
ный и светлый, по черной горе...». Анна Ахматова.
Поэтическое осмысление 19-го пасука книги Бытия.
Продолжи, Аглаюшка.
– «Но громко жене говорила тревога: не поздно,
ты можешь еще посмотреть на красные башни род-
ного Содома...»
– Верно, милая. «Жена же Лотова оглянулась по-

зади его и стала соляным столбом». Бедная женщи-
на!
– Кто, она?
– Нет, Аглаюшка – ты.
– Почему?
– Почему-почему. С утра раннего твоя головуш-
ка опять разными глупостями забита. Ну на что тебе
этот старый маразматик сдался?
– Почему маразматик? Говорят – праведник.
– Аглаюшка, когда его дядюшка родной Авраам
своего сыночка Ицхака зарезать собирался, это
он исключительно из любви к Богу сделать хотел,
правильно? Правильно. Стало быть, воистину пра-
ведник. А этот, блин! Жить, когда с Авраамом разо-
срался, решил в Содоме, а не где-нибудь! Людишки
тамошние жировали, так как ни хрена налогов эй-
ламскому царю Кдарлаомеру не платили. И Лоту
так захотелось пожить, налогов не платя... В этом
городе, Сдоме этом треклятом, нищих не было,
ибо законом было определено: каждого нищего
– взашей! Не кормить, не поить. Иначе – казнь. А
оргии групповые никоим образом не пресекались.
Отнюдь. Особенно в Содоме с Гоморрой. Остальные
три города пятиградия – Адм, Цваим и Цоар – те чу-
ток потише были... Ты слушаешь меня, Аглаюшка?..
Слушай, милая, если спросила про праведничка-то
библейского...
Она и так слушала, надеясь с чужой помощью
выпутаться из тонкой сети внезапных прозрений.
– Он че, гад, сделал, когда ангелов домой привел?
Ангелы-то – что Рафаэль, что Габриэль – они, зна-
мо, нищими представляться любили. Путниками,
так сказать... Толпа, прослышав про беззаконие та-
кое наглое, собралась под его домом и орать стала,

что хочет странников поиметь. Трахнуть то есть, по-
нашему говоря. Так что он сделал, а, Аглаюшка? Он
сказал, нет: гости – это святое для моего дядюшки
Авраама, супротив этого не пойду. Но тут у меня,
мол, девки в доме есть. Молоденькие, хорошенькие,
мужиков еще не знавали – дочки мои. Я сейчас вам
их выведу, говорит, телочек своих, что хотите, то и
делайте с ними. Насилуйте, милостивые господа,
сколько вашей душе угодно. Хоть до утра, хоть до
смерти. Хорош гусь? Кто ему какое указание свыше
давал? По собственной инициативе, сука... Без вся-
кого указания Божьего!
– У него две дочери было?
– Две. Обе девственницы. Это точно. Они потом
своего папашку в пещерке изнасиловали, напоив
вином как цуцика. Еще две, кое-где написано, за-
мужние, с мужьями отдельно жили. Но это детали...
И читал я в какой-то книжонке, что, вроде, еще одна
дочь была, которой раз взбрело в голову нищего
подкармливать. Это уже в Сдоме было, но еще до
погрома, Господом учиненного. Так ее на костре
сожгли за противозаконный акт. Хотя, мне кажет-
ся, проще было бы в смоляную яму запихать и там
факелком подпалить: в Иорданской долине этих ям
смоляных как собак нерезаных было… Ее вопль на
содомян, есть версия, и был услышан Господом...
Громко, видать, вопила, сердешная, на костерке-
то… Вот Господь и решил, говорят, по горячим сле-
дам эту проверочку организовать..
– Юрка, а жена его...
– Что жена? Жена как жена... Одни говорят, что
сама Лота заложила, проболтавшись, что в доме го-
сти. Это когда он ее, якобы, за солью к соседям по-
слал, чтоб жрачку посолить. Другие... Да много вся-

ких версий... А что тебе она сдалась?.. «Кто женщину
эту оплакивать будет?»... Сама-то Анна Андреевна
оценила эту – «отдавшую жизнь за единственный
взгляд». Потому что по существу такой же была...
Редкая женщина...
– Кто?
– Ох, Аглаюшка... – вздохнул Юрка. – Ты – тоже...
Когда приедешь-то, милая? У меня для тебя подаро-
чек есть.
– Не знаю. Я занята.Старик попросил кое о чем.
Юрчик хмыкнул.
– Он попросил сопровождать его приехавшего
из Германии родственника на деловых встречах...
Сколько этот визит продлится не знаю, но недолго,
может, месяц.... Они, думаю, хотят приобрести какие-
то драгоценности для фамильной коллекции... Все
замечательно, только вот... Зачем я им?.. Тут что-то
нечисто… Что-то не так. Может, показалось... Думаю,
что показалось, да? ...Юрчик!.. Алле!.. Гольдштейн!...
– Да, Аглая.
– Ты чего замолчал? Я думала, со связью что-то
случилось... Все в порядке?.. Ты чего опять замол-
чал? – Аглая насторожилась. – Я тебя хотела еще
кое-что спросить, эй!
– Да, Аглая. Что?
– Я вчера талисман чистила... Знаешь, бирюза
цвет изменила, мне показалось. Она как бы поблек-
ла... Или выгорела... Я знаю, что если камень меняет
цвет, – это плохо, да? К беде?
Юрчик молчал. Но Аглая слышала, как он за-
тягивается сигаретой и поэтому больше не дергала
друга, терпеливо дожидаясь ответа.
– Что я тебе скажу, Аглаюшка... – наконец-то
произнес он. – Ты эти глупости не слушай. Тебя они

не касаются... Говорил: не снимай талисман, вот и
не снимай. И старайся, чтоб никто чужой его не ви-
дел. Это твоя вещь. Только твоя. Для тебя сделана.
– Юр-ка... – нерешительно протянула Аглая, но
так и не рассказала о вчерашнем случае на вилле.
Друг тоже безмолвствовал какое-то время, потом
спросил:
– Аглая, слушай меня. Ты когда моешься, талис-
ман снимаешь?
– Не-ет...
– Смотри, бирюза относится к триклинной син-
гонии, пинакоидальному виду симметрии, она име-
ет по существу пористую структуру. Поэтому ее, в
принципе, надо беречь от действия воды, которая,
проникая в камень, может неблагоприятно повли-
ять на его оттенок. Поняла?
– Хоть ты и ругаешься матом, но поняла, – отве-
тила Аглая. – Мне что, теперь не мыться?
– Мойся, Аглаюшка, на здоровье, но, если мо-
жешь, не намыливай талисманчик мочалкой, пожа-
лей его… Мыльная пена может сильно зазеленить
камушки. И будешь ты ходить со шбабекой на шее
из-за своего усердия. Непомерного…
– С чем!? – возмутилась Аглая.
– Шбабека, Аглаюшка, это самый низкий сорт
бирюзы, в которой железа полно...
– А у меня что?
– А у тебя, лапонька, исхаки. Ты думаешь, я тебе
вещи из дерьма делаю? – нравоучительно промур-
лыкал Юрчик и мелко-мелко засмеялся.
С Вульфом, который позвонил ей, когда она до-
мывала посуду – о! как она летела к телефону! – до-
говорились, что он заберет ее вечером.

Весь день Аглая ни о чем не думала. Так, о всякой
ерунде, к ее истинной жизни отношения не имею-
щей: о счетах… текущем кране… тряпках, которые
надо купить, пока в разгаре конец сезона и объяв-
лены такие огромные скидки… о подарках друзьям
и знакомым на этот ярко-летне-осенний еврейский
Новый Год… который вовсе не похож на настоящий
– с тающими на горячей коже снежинками – этими
маленькими ледяными королевами, гибнущими во
имя...
Во имя чего? Во имя такой же призрачной, как и
они сами, любви к... огню?.. Глупости.
Все – глупости. И счета, и – снега. В этом подсуд-
ном мире глупо и безнадежно все.
– Глупости, все глупости, – напевала Аглая, за-
пирая дверь за собой на два оборота.
Она кивнула Вульфу, уселась поудобнее, нашла
джазовую волну и унеслась на причудливых потоках
импровизаций в мир, где из чувства не делают при-
зраков. Туда, где из песчинок нежности выстраива-
ются замки любви и дарятся любимым. Она втори-
ла душой саксофону до тех пор, пока автомобиль не
остановился у какого-то особнячка в южном Тель-
Авиве.
– Аглая, мне надо предупредить тебя… – сказал
Вульф, с трудом припарковавшись.
– Я слушаю, – рассматривая серую штукатурку
старого дома, трещины, перекосы, слепые окна у са-
мой земли, ответила Аглая. – Я слушаю..
– Дом, в который мы сейчас придем – это не-
хороший дом. Там живет человек очень больной. В
доме неприятный запах, все пропитано старостью.
Но мне хочется помочь этой женщине. Я мог бы

подняться туда один. Но… лучше, если ты будешь со
мной. Ты объяснишь старухе, что мы… мы из обще-
ства жертв Холокоста. А деньги, что ей вручаем, это
компенсация за ее страдания…
Аглая удивленно посмотрела на Вульфа, пожала
плечами и двинулась за спутником к темному подъ-
езду. Вытертые каменные ступени похотливо липли
к подошвам гостей. Железные перила, покрашен-
ные синей краской, щерились ржавыми ртами зало-
мов и разрывов.
Чувство брезгливости одолевало Аглаю, но она
уверенно и спокойно поднималась вслед за высо-
ким, импозантным, одетым в белое мужчиной. На
миг и без всяких эмоций она вспомнила свое иеру-
салимское приключение...
– Это здесь, – сказал Вульф.
Дзинкнул колокольчик – «дзинь!», и в гостей по-
летели стоны и причитания. Аглая увидела: у даль-
ней стены большой комнаты – высокая кровать с
шишечками, на тумбочке – захватанный фарфоро-
вый бокал. В пестрых тряпках простыней и россыпи
подушек – сучащая ногами старуха. Старуха, увидав
гостей, как-то сладострастно задышала, часто-ча-
сто... Покрытые пеленой глаза ее прояснились, при-
открывая зеленеющую муть алчных желаний.
– Пришел, пришел. Пришел, голубчик, – зашам-
кала беззубым ртом старуха. – Что, часики-то, идут?
Часики-то хорошие, надежные… Идут часики-то?
– Идут, – хмуро ответил Вульф.
– Да вы ближе, ближе подойдите, – начала дви-
гаться по кровати старуха. – И эта пусть идет. Ишь,
какая! – указала она на Аглаю.
Та подошла к кровати, оглянулась, куда бы при-

сесть. Вульф тут же пододвинул ей венский стул, сам
сел на колченогий табурет.
– Ну, рассказывай, – обратилась к Вульфу стару-
ха, продолжая с детской наглостью рассматривать
Аглаю.
– Мы пришли по делу, – сказал гость и тоже по-
смотрел на Аглаю. Она вздохнула и как можно более
естественно сказала:
– Мы принесли вам деньги, которое немецкое го-
сударство выплачивает людям, пострадавшим...
– Не-мец-кое госуд-арство, – зашевелила стару-
ха головой. – Немец-кое государство... Немцы, что
ли? У-у-у! Проказ-ники! И много денег?
– Много, – сказал Вульф.
– Врешь! – вяло тявкнула на него старуха. –
Много денег не бывает. Много греха и крови из-за
денег бывает, а денег – нет.
Вульф достал из портфеля пачку немецких ма-
рок. Потом еще одну.
Старуха закрыла ладонью глаза и кокетливо от-
вернулась, подглядывая из-за растопыренных паль-
цев, словно любопытная девица, впервые видящая
напряженный мужской торс.
– Аглая, положи это на тумбочку, – протянул
спутнице пачки старухин благодетель.
Та попыталась пристроить их понадежней среди
беспорядка.
– Только какао мое не пролейте, – еще более кокет-
ливо сказала старуха, указывая на бокал, и захихика-
ла. – Мне моя Машенька каждый вечер какао варит...
«А я решила, там твои зубные протезы лежат»,
– тоскливо подумала Аглая и, сдвинув большую ко-
робку рассыпчатой пудры, уложила пачки одна на
другую.

Встала. Вульф тоже. Попрощавшись, быстро по-
шла к выходу. Спутник догнал ее у самой двери... Но
в этот момент старуха шумно заворочалась в крова-
ти.
– Вернитесь, вернитесь, – звала она. – Прошу вас
– сейчас – не уходите.
Аглая повернулась и осторожно, как кошка, по-
шла в сторону стонущей, одинокой старухи, думая,
не вызвать ли «амбуланс».
– Позови его! – вдруг очень тихо и – не шамкая,
не слюнявя – шепнула старуха, кажется, даже под-
мигнув слезящимся глазом с вросшими внутрь рес-
ницами.
Аглая вернулась к Вульфу, сказала, не глядя на
него, что здесь им надо остаться еще. Они снова по-
дошли к полубезумной старой ведьме.
– Дай деньги сюда, дай шекели, – приказала ста-
руха.
Вульф взял пачку с тумбочки, положил в цепкую
лапку. Лапка сжалась и молниеносно спрятала до-
бычу под хозяйку. Вульф, глядя в сторону, снова про-
тянул деньги. Вторая пачка была засунута за слабую
резинку зеленых с попугайчиками старых шаровар,
куда-то между ног...
Старуха прикрыла глаза и долго сидела так, от-
дыхая.
– Девке я ничего не дам, – вдруг сказала она. –
Ей другие дадут. А тебе... – она показала пальцем на
Вульфа, – а тебе... А для тебя у меня есть кое-что.
Она долго шарила под подушкой, прикрыв лицо
косматыми бровями, потом протянула Вульфу что-
то, завернутое в дряхлые кружева.
– Дома посмотришь, – зыркнула она мутным бу-
тылочным стеклом. – Дома! Идите!

Гости начали пятиться, а старуха вовсе упала в
бред. Расчесывая себе грудь до крови, она все повто-
ряла и повторяла:
– А ведь обману я их сегодня! Они думали – при-
дут – а у меня ничего нет! А-а! Немцы – говорит!
Придут – а я им: выкуси, выкуси, выкуси! В их по-
ганые пасти кину шекели, сожрут, не подавятся! У,
уставились, овчарки!
Гости, осторожно прикрыв дверь, спускались по
той же пропахшей разрухой и мочой лестнице, а ста-
руха продолжала упиваться только что одержанной
победой над чем-то ей одной ведомым:
– Пришел, – раскачивалась она, как обрывающий
крепление маятник. – Пришел, принес денежки... Не
зря тогда ему секретик открыла... Не зря, Зильда! Ты
хоть старая, но из ума еще не выжила. Пусть они, гре-
ховодники, что хотят думают... На часики купился,
думал, дешевые... Часики-то и помогли. Довели его,
голубя... Ничего, еще явится... А девка-то хороша...
Таких приметных любили... эти... немцы поганые...
Аглае казалось, что мелкие твари старухиного
бреда ползают и ползают по ее телу. Вульф как буд-
то хотел еще объяснить что-то, но молчал.
– Ты устала? – наконец спросил он.
– Я на работе, – сухо ответила женщина.
– На сегодня ты свободна... Хотя... Я хотел бы
пригласить тебя поужинать. Если...
Аглая подняла брови. Ей вовсе не хотелось до-
мой... Но и…
Понятно, что за такие мученья, как сегодня, – за
этот чужой бред: кровати с шишечками, лазанья в
штаны, какао с челюстями, – она заслужила хотя
бы вкусный ужин. Скажем, запеченного на вертеле

рябчика под абрикосово-фундучным соусом с мин-
дальными россыпями риса? Или просто янтарную
стерляжью ушицу? Или, на худой конец... Впрочем,
есть не хотелось. Хотелось помыть руки и выпить
крепкого кофе.
И, почему-то, – да, именно так! – хотелось хотя
бы еще немного побыть рядом с этим мужчиной, го-
лосом которого ей однажды – с потолка! – сказали…
Весьма спорную вещь сказали, однако.
– Нет, я домой, – ответила она и – вспомнила...
Вспомнила что-то... неуловимое. Но явно бывшее
в ее жизни... Это… да именно это выражение, имен-
но так поднятую бровь, абсолютно такой же взгляд
– она уже один раз видела. Точно, видела! Где?
– Хорошо, едем в ресторан, – резко изменила
курс Аглая. – Нет, в маленькую кафешку, где ни лю-
дей, ни музыки.
...Вульф смотрел на Аглаю, которая беспрестан-
но курила и думала о чем-то своем.
Она заказала кофе, но не выпила его. Потом по-
просила коктейль. Затем сказала, что голодна. Он
предложил ей выбрать рыбу, которая – она заявила
– слишком костлявая, хотя он всегда полагал, что
этот вид как раз и не имеет мелких костей.
Она попросила принести еще кофе, отодвинув
чашку с остывшим.
– О чем ты думаешь? – спросил он, накрыв ее
руку своей.
Она вскинула глаза, и, сверкая яркими точечка-
ми опрокинутых внутрь вопросов, долго смотрела
на него. Наконец, спросила.
– Что ты хочешь от меня? – раздельно произно-
ся каждое слово, спросила она.

– Я? – переспросил он.
– Ты! – грубо ответила Аглая.
– С чего ты взяла? – попытался удивиться он.
– Я? – возмутилась Аглая. – С чего я взяла? С по-
толка!
Вульф растерянно улыбнулся.
– Так, я слушаю, – торопила она собеседника.
– Аглая, я не понял твоего вопроса, – ответил он.
– У дядюшки есть...
– Я спросила, что – ты! – хочешь – от меня?
Непонятно?
– Нет, – мягко мотнул головой Вульф.
– Нет? – переспросила Аглая. – А мне – понят-
но.
– Что тебе понятно? – переспросил он.
Аглая блефовала, но видела, что и сидящий на-
против в раскованной позе человек – тоже... Тоже
блефует. Вот только почему? Что ему от нее надо?
Откуда она его знает?
Она спросила наугад:
– У твоего дядюшки есть ковровый магазин в
Иерусалиме?
– У него много всяких магазинов. Наверное,
есть и ковровые, – спокойно ответил тот, про себя
вспомнив недобрым словом приемного дядюшки-
ного сына Давида, которому доверили незаметно
задержать Аглаю на два часа – всего на два часа! –
чтоб Старик сам – своими глазами! – мог удостове-
риться в идентичности талисмана, висящего на шее
этой симпатичной русской, тому, другому, что был
когда-то символом и залогом процветания рода.
Талисману, с потерей которого начали возводиться
один за другим сырые семейные склепы.
– Мне не нравится это место, – сказала Аглая.

– Мы можем пойти в хороший ресторан, – пред-
ложил ей Вульф.
– Да, пожалуй, я действительно голодна.
По сверкающему вечернему Тель-Авиву, вдоль
машущих рекламными щитами улиц они ехали в
сторону моря.
...Аглая указала на столик в центре зала и, не чи-
тая меню, заказала парочку самых дорогих блюд.
Время двигалось как-то зигзагообразно, словно
убегало от гончих собак.
Ей казалось, что она слушает Вульфа, но он прак-
тически ничего не говорил. Она что-то рассказыва-
ла сама, но, хоть убей, не помнила, что.
В ресторане начали появляться люди.
«Свои», – узнала Аглая по одежде, выбору спирт-
ного и манере чокаться.
Все туже затягивались петли бегущего времени.
Все отчаяннее пыталась Аглая связать хоть что-ни-
будь воедино. Голос, Содом и Гоморру, женщину, на
медово-липкой коже которой висел ее талисман...
Она искала в глазах сидящего напротив мужчины
хоть какой-нибудь ответ.
Но там были только отблески огней, сияющих
в потолочных люстрах, очень похожие на зевы ко-
стров.
И – жажда прикоснуться к ее внезапно потре-
скавшимся губам. Это Аглая видела хорошо: в таких
вещах она не ошибалась. Она только не могла по-
нять, в какой момент все так сильно перевернулось в
их отношениях. Там, в Кейсарии, ничего подобного
не было. Не только с ним, с ней – тоже. Не в берлоге
же полоумной старухи произошла эта незримая ме-
таморфоза...

Она вышла в холл. Там курил дорогую сигару
большой золотой телец из-за столика напротив. Он
оценивающе рассматривал ее в отражении стенного
зеркала, перед которым она вертелась, выискивая
собственные дефекты. Медленно и раскачисто по-
дошел, хлопнул рукой по плечу, сказал по-русски:
– Чего ты с этим жмуриком скучаешь? Двигай к
нам за столик, повеселимся.
– Ты думаешь, мне с тобой будет приятнее? – за-
интересованно спросила она, рассматривая пугови-
цу на его еле сходящемся пиджаке.
– Понятно, – самодовольно ответил поросено-
чек (так его при ближайшем рассмотрении увидела
Аглая).
– А я – не знаю, – развела Аглая руками и упорх-
нула.
Оркестр выскрипывал танго. Аглая ковырялась
вилкой в огромной тарелке салата с пышными лис-
тьями хасы и какими-то древесными палочками.
Она не пила – голова и без того кружилась, и вну-
тренний стержень, который обычно был жестко за-
фиксирован и делал только вращательные движе-
ния, пусть и лихорадочно-быстрые, начал клонить-
ся тонким веретенным концом в напротив горящие
глаза.
– Можно вашу даму?
Поднахрюкавшийся поросеночек был все-таки
хорош. Прост, незатейлив и производителен. Такой
сначала танцует, потом, без лишних движений, име-
ет. Всегда и сразу платит: ласковым словом или день-
гой. Смотря что есть в наличности на сегодняшний
день. А самое главное – не склонен к иезуитству.
Вульф посмотрел на Аглаю, та легко встала и, на-
певая на ходу, пошла в еще незаплясанное сегодня

пространство. Смычки скрипок вошли в ее жилы, и
она красиво и потактно протанцовывала все разго-
рающуюся страсть...
Партнер, держащий ее в объятиях, тоже очень
старался и оказался не так неуклюж, как можно
было бы предположить.
Музыка смолкла, и Аглае было сделано предло-
жение:
– Давай с тобой сегодня покувыркаемся?
Аглая, не задумываясь, ответила:
– Это тебе будет очень дорого стоить.
– У меня есть деньги, – обрадовано похлопал
себя по левой груди Коленька, не заметив, как ока-
зался в одиночестве.
...В глазах Вульфа дыбилось недоумение. В
Аглаиных сияла невинность.
– Пойдем,– предложил он, отодвигая тарелку.
– Нет, – отмахнулась женщина, – я голодна.
Принесли мельхиоровую чашу с горячим. Аглая
задумчиво рассматривала клубящийся над крыш-
кой пар.
С пузатой бутылкой в руке к столику направлял-
ся вытертый от пота и причесанный танцор.
– Можно? – спросил он, плюхнувшись на стул.
Аглая быстро положила свою руку на руку
Вульфа, предупреждая протест, и кивнула в знак со-
гласия.
– А твой-то говорит по-русски? – круглыми голу-
быми цветочками посмотрел на суровеющего ари-
стократа ярославский Коленька.
– Только на латыни. В совершенстве владеет
немецким, английским, французским, испанским,
итальянским. Сведущ в древнегреческом и латыни.

Русский выучит на днях, – скороговоркой прогово-
рила Аглая.
– Ну, на иврите-то балякает? – разочарованно
протянул Коленька и повернул свою розово-курно-
сую мордаху к германскому поданному. – Ма шлом-
ха? Коль беседер? Ани роце лиштот баяхад. Ата ме-
вин?
Аглая нежно и как-то призывно смеялась, любу-
ясь на эту столкнувшуюся за заставленной дорогой
едой скатертью абсолютную несовместимость миров.
В действительности, она специально провоциро-
вала ситуацию и ждала, когда Вульф хоть чуть, хоть
самую малость, но – промахнется. Пусть абсолютное
безмолвие его эмоций – холодный камень чувств
– лед в душе – подтопится. Чтоб она успела – пусть
ненадолго! – на секунду! на миг! – заглянуть в ще-
лочку, понять истинное намерение коллекционера
древностей. Что ему нужно от нее? Что?
Именно этот вопрос не давал ей покоя уже не-
сколько дней. Этот и другой. Где она видела этого
человека!
Ответ все время ускользал, а чутье подсказывало
все явственней: ей уготована участь... жертвы? до-
бычи? Чутье ее никогда не обманывало...
Но что она – овца на заклании! Какая жертва?!
Кому?! Во имя чего?!
...Вульф смотрел сквозь пришельца на витраж
современного дизайна.
– Вот ведь люди, – пожаловался обижен-
но Аглае ярославич. – Им выпить предлагаешь...
Когда тебя ждать-то? Хочешь, через сорок минут?
Нам еще мясо по-португальски должны принести...
Договорились?

– А сколько ты заплатишь? – спросила Аглая.
– А хрен знает, какие ставки-то! Я тут всего не-
делю, девки пока ничего не просили, так рады были
– за еду да выпивку. Че, пятьдесят баксов, может?
– Это тебе, дорогой, только на три метра прибли-
зиться ко мне хватит... – нежно улыбнулась глая.
– Ну, сто, – согласился Коленька.
– Еще метр...
– Сто пятьдесят, что ли? – удивился торгашик.
– Считай, что уже подошел.
– Че-то я не понял, – нахмурил большой лоб
хрюндель. – Ты че из себя корчишь?
– Солнце, я ничего не корчу. Я столько стою.
Пятьсот долларов – только трусики снять.
– Ну, ты даешь, – задумался Коленька. – У меня
еще никогда дорогих проституток не было... Пятьсот
долларов, говоришь?.. Согласен! – решительно и
гордо махнул он рукой.
– Ты плохо слушал, дорогой, – еще более неж-
но проворковала Аглая. – Это только за посмотреть
пятьсот баксов.
– А че там смотреть-то! – возмутился не иску-
шенный в такого рода аукционах Колька.
Он, туповато моргая, посмотрел на Аглаину шею,
на которой, уходя в дорогие домотканые кружева,
висел грубый кожаный шнур, уставился на грудь,
повертел так и сяк головой.
– Сиськи как сиськи... Даже маленькие. Я по-
больше люблю!
Вульф встал, подошел к поросеночку и резким
ударом свернул ему сытую челюсть на сторону.
Коленькины ножки полетели вверх вместе с под-
ломившимися ножками стула. Пуговица как пробка

вылетела из живота. На гладкой подошве ботинка
махнул белым уголком номерок из ремонтной ма-
стерской среднеполосной России.
Вульф сел на место, щелкнул официанту, чтоб
принес вина. Тот словно бы из кармана вытащил
узкую длинную бутылку и лихо откупорил.
Охранники уже увели потирающего спину, ниче-
гошеньки не разумеющего в тонких играх Коленьку.
Сотоварищи его продолжали пить за столиком на-
против, не включаясь в разборки на чужой террито-
рии.
– Что он от тебя хотел? – хмуро спросил Вульф.
– Переспать со мной, – подняв рюмку на уровень
глаз, ответила Аглая. И уточнила. – За деньги.
– Тебе не хватает денег? – сухо спросил Вульф.
– Мне не хватает мужчины, – чуть вздохнув, пря-
мо глядя ему в глаза, ответила Аглая.
Кадык у Вульфа остро дернулся. Наклонясь, он
заглянул в ее золотящиеся тугими хлебными коло-
сьями глаза. Тьма упала на свет, не поглотив его.
И тут она вспомнила.
Мюнхен. Букинистический магазин. Залежи
книг. Боль расставания.
Он... Это он стоял на ее пути, когда она шла
сквозь пытку. ...Как давно это было...
И Вульф тоже вспомнил.
Он вспомнил, как кинуло ему в руки эту женщи-
ну. Как его затопила радость обретения. Думал, что
обрел талисман! Смешно! ...Какими горячими были
ее плечи. Боже!
…На сияющих мостах звезд, на ажурных пере-

кладинах, томно развалясь, разметав густые влаж-
ные волосы, лежала царственная ночь. У подъезда
своего дома, прислонившись спиной к шершавой
стене, стояла Аглая.
Вульф набрал код подъезда, дернув дверь на
себя, открыл ее. Аглая сделала один нерешитель-
ный шаг, другой к высвеченному провалу в одино-
чество – электрическому зеву подъезда. Следующий
шаг был диагональный.
Она уперлась Вульфу головой в грудь и долго–
долго так стояла, не шевелясь. Потом, медленно вло-
жила в его ладонь небольшой плоский ключик. Он
подхватил ее на руки, прикоснулся губами к прохлад-
ному плечу, вдохнул обморочный аромат ее кожи.
Она крепко обвила его шею одной рукой и уткну-
лась носом в ключицу.
Осторожно ступая, сильно прижав к себе подат-
ливое тело, он поднялся на один лестничный пролет
вверх – к ее квартире. Долго возился с замком, боясь
сделать неловкое движение, ногой тихо подопнул
дверь. Она открылась.
Из полутьмы холла на него летели, разгораясь на
ходу, два желтых факела – кошачьи глаза...
Вульф, неся на руках гибкое тело, доверчиво
прильнувшее к нему, медленно пересек холл, от-
крыл одну дверь – это оказалась ванная, другую...
Очень осторожно, будто боясь обжечься, он опустил
женщину на заправленную скользким атласом ши-
рокую кровать.
...Прикасаясь губами к нежной коже чуть повы-
ше коленок, пробуждая в ней силу жрицы любви, он
пил влагу чресел ее. Она, всхлипывая, шептала что-
то на незнакомом языке, медленно изгибалась – и
светилась.

...Легкие тени сладкой муки разглаживали утом-
ленное лицо чужестранки, когда он уходил, а в спи-
ну желто били полные ненависти кошачьи глаза.
Глаза сверлили ему память и заливали туда
боль.
…Часы прокаркали три. Вульф сидел за бюро,
рассматривая вещь, врученную ему полубезумной
старухой. Это была гравюра. Средневековая. Откуда
только ее выкопала эта старая греховодница!
Снимая слой за слоем грязь, жир, копоть времен
с небольшой, величиной с ладонь, гравюры, Вульф
все больше возбуждался. Этот сорт жадного возбуж-
дения все чаще выигрывал конкурентную борьбу с
другим – природным. Женщины его действительно
мало волновали... И сейчас – из гладящих гравюру
рук быстро уходило тепло Аглаиного тела, которое
они еще недавно ласкали.
Часовой бой голосом раненой ночи ударился в
закрытое узкое окно. Четыре.
Вульф, вытерев сухой тряпкой отвоеванную у
порчи столетий гравюру, взял лупу.
Под лупой – в металлических бороздах – тонких
ниточках и искусных изгибах – под неживым оваль-
ным глазом… вершился суд.
Чутье не обмануло Вульфа – его оно тоже никог-
да не обманывало. Еще у этой бессмертной старухи
он знал, что в ветхой кружевной тряпице – сокро-
вище.
Он спускался по загаженной лестнице – и знал.
Он вез свою добычу – женщину, которая будет
его – по закоулкам старого Яффо – и знал…
Смотрел, как она трепетна и беззащитна, как ко-

кетлива и порочна, – и знал, что в руках у него – со-
кровище.
Да, он чуть-чуть отравился ею – этой женщиной
– но ненадолго.
Он позволил себе пригубить из кубка любви ка-
плю нежности. Но это не страшно.
Главное – у него сейчас в руках сокровище – под-
линная гравюра 16-го века, считавшаяся пропав-
шей.
И скоро у него будет – Талисман жены Лота..
Чудотворный талисман вернулся.
Его не было полстолетья... Больше... Он исчез.
Выхватил из лап смерти отца Вульфа – барона фон
Либенштайна – и исчез... Тогда не спасся никто.
Человеческие трупы вместе с раскаленными глыба-
ми горной породы, кровью и огнем взлетали к небе-
сам и рушились обратно – в недра земли. Взрыв чу-
довищной силы превратил подземный концлагерь
Третьего Рейха, в котором изготавливались фаль-
шивые фунты стерлингов, в каменное месиво.
Чудо-талисман спас отца Вульфа, и магическая
сила его иссякла. Талисмана не стало. Он исчез. А
теперь – вернулся.
Если даже не он сам – то его брат-близнец.
И скоро он будет у Вульфа. Скоро. Еще несколько
встреч...
А сейчас – сокровище. Ай да старуха!
Вульф отложил лупу, подошел к книжному шка-
фу – почти ровеснику гравюры, достал фолиант в
кожаном переплете, перелистал пергаментные ли-
сты... Все верно! Гравюра – та!
Ай да старуха с часиками!

Ай да он, Вульф! Не отмахнулся от своей «бре-
довой» идеи, что заставила огромные деньги отдать
на... как Фаруда сказала?.. на «сгноение»?!